Единственное учреждение в городе, которое продолжало напряженно
работать, был районный отдел НКВД. В него накануне прибыл из Орлазаместитель начальника областного управления, депутат Верховного Совета
СССР Ефремов. Этот энергичный волевой человек смог за несколько дней,
оставшихся до захвата города немцами, организовать эвакуацию ценностей и в первую очередь
хлеба. Под угрозой расстрела самовольно бежавших и угнавших паровозы
железнодорожников он потребовал их возврата. Из окрестных деревень были
собраны крестьяне для погрузки зерна из элеватора в вагоны. Грузчикам за день
работы на станции выдавали мешок пшеницы. Если учесть, что в те времена в
колхозе получали по 400—500 граммов хлеба на трудодень, то неудивительно,
что по беспроволочному телеграфу в округе стало известно о выдаче хлеба из
мценского элеватора почти безвозмездно. Сотни людей устремились на работу в
Мценск, и в течение нескольких дней значительная часть зерна была вывезена,
пакгаузы и склады освобождены от наиболее ценного груза (кожа, консервы,
сахар), нефтебаза минирована.
Так воля, энергия и организаторские способности одного человека спасли от
захвата противником очень нужных для фронта материалов и продовольствия, не
считая большого количества подвижного состава.
Товарищи из НКВД, проводившие параллельно с нами работу по подготовке
подполья в районе Мценска, помогли рекомендациями при подборе нужных для
разведки лиц, дали несколько адресов к своим доверенным людям, что
значительно облегчило нам выполнение задачи по созданию группы. В основном
мы все закончили в 3 дня. Было найдено несколько человек, «изъявивших
желание добровольно служить в разведке». Понятно, что подготовить их по всем
вопросам их будущей опасной и трудной деятельности можно было лишь в самых
общих чертах. Из запасов, сохранившихся в магазинах и на складах, разведчикам. оставили примерно на год продовольствия: муки, сахару, консервов и даже вина.
Наступало время оставлять радиста на подобранной квартире и уезжать, т. к.
немцы уже подходили к городу. Перед отъездом, по имевшейся боевой
программе, попытались установить радиосвязь с Центром. Но безуспешно.
Тщательная проверка раций показала их полную исправность. По всему
диапазону передавались хвастливые немецкие реляции о победах на восточном
фронте, разгроме большевиков, неудержимом продвижении соединений рейха к
Москве. Сообщало о тяжелых боях с захватчиками и Совинформбюро. Лишь наш
радиоузел хранил гробовое молчание. Это крайне волновало меня и отрицательно
сказывалось на настроении радистов. Они были уверены в безотказности своей
техники, имели относительно неплохую учебную подготовку по линии связи,
морально настроились преодолевать всяческие трудности, но не готовы были к
срыву работы по основному профилю работы. Рации являлись их оружием, и
вдруг оно оказалось негодным еще у своих. Стал вопрос о целесообразности
оставления этих чудесных ребят в тылу немцев, но они оба единодушно заявили,
что если радиоузел будет с ними работать, то связь они установят любой ценой. В
крайнем случае, останутся для партизанской борьбы с врагом, но обратно не
вернутся.
С грустным чувством расстался я с радистом, теряясь в догадках, что же
произошло со связью, но сделать уже ничего было нельзя. Ночью мы выехали из
Мценска, а утром он был занят немцами.
До Курска мы добирались около недели. Двигаться приходилось по разбитым
проселочным дорогам, которые раскисли от осенних дождей. Навстречу нам катила лавина наших
отходящих войск. В ту пору в ходу была горькая шутка. Немцы, отрицая своевероломство в нападении на СССР, утверждали, что русские первые начали
тщательную подготовку к войне, испортив все дороги. Однако бездорожье
причиняло нам не меньше неприятностей, чем противнику.
У немцев имелось в тот период значительно больше, чем у нас, транспортных
средств с повышенной проходимостью, в том числе гусеничных, что давало им
возможность даже осенью по российскому бездорожью маневрировать своими
силами, обходить и окружать наши части и соединения.
В пути наблюдалась все та же общая для того времени картина прифронтовой
полосы при беспорядочном отходе войск: неразбериха, бесчинства по полям и
дорогам немецкой авиации и, как их следствие, горящие города, села, деревни,
трупы наших бойцов, гражданского населения — стариков, женщин, детей.
В Курск мы прибыли 30.10.1941 г. В городе уже не было нормально
работающих советских учреждений, кроме оперативной группы НКВД,
сотрудники которой порекомендовали мне «родственника» для нашей радистки.
Это был уже пожилой человек, в прошлом поручик царской армии,
беспартийный. Кроме положительной устной характеристики
оперуполномоченного НКВД, никакими материалами на него я не располагал, но
выбора не было, радистка осталась у него в доме в качестве дальней
родственницы, эвакуировавшейся из Львова и настигнутой в Курске немцами.
В течение двух дней я пытался внушить «резиденту» основные задачи его предстоящей работы, рассчитывая больше на его
житейский опыт, прошлую военную подготовку и личную сообразительность.
Для обеспечения «резидента» и радистки удалось и здесь достать муки,
консервов, сахару и даже мануфактуры из магазинов, уже подвергшихся
разграблению местными жителями. К сожалению, и из Курска связь с Центром
установить не удалось.
2 ноября совершенно случайно я встретил на улице майора Бабина, с которым
мы не виделись более 4 лет. Это был мой сослуживец по 43-й стрелковой
дивизии, где он работал начальником инженерной службы. Бабин сообщил, что
он выполняет особое задание Военного совета 13-й армии по уничтожению, в
соответствии с приказом И. В. Сталина, всех военно-промышленных объектов
города (электростанции, вокзала, нефтехранилищ, складов, элеватора, казарм,
служебных зданий и т. п.). Нужная работа ими была уже проделана, объекты
минированы, и к вечеру все они должны были быть взорваны его саперами,
отходящими с последними нашими войсками.